Ты хотела внимания? Ты хотела быть особенной? Ты добилась. Особеннее уже просто некуда. Но. Кто смеется теперь? Я вырастила тебя, ты меня обманула. Ты все еще пытаешься быть непохожей на них. Ты все еще пытаешься быть не такой, хватать их взгляды и впитывать в себя. Твоя пища? Ты глупа! Ты особенная, ты цепляешь их глаза на себе. Но это не восхищение. Это жалость. Жалость.
Страшное случается. Но людям всегда кажется, что страшное случается с кем угодно, но только… «не со мной». Наркотики? Подсаживается кто угодно, но только не я. Беременность? Залетает кто угодно, но только не я. Экзамены? Завалит кто угодно, но только не я… А потом… ты встаешь на весы… И не можешь поверить глазам. Они врут. Врут, когда ты смотришь в зеркало. Врут, когда ты опускаешь взгляд на живот. Они отравлены. Ей. Цифры не могут лгать. Лэйбл на новой кофточке не может врать. Хочется плакать. Но идеальные девочки не плачут. Они радуются, увидев эти цифры…
Ночь. Спать. Сил нет. Сон. Она его отняла. Отняла мой сон. Исчерпала его. Съела? Она есть все, что угодно, но только не то, что едят люди. Я провожу рукой по коже и ощущаю ее всеми сосудами. Ей не нужна еда – она ест меня. Высасывает соки, слизывая даже кровяные клетки, размазывая яд по мыслям. Я чувствую это сейчас, когда желудок скручивает от голода, когда мне трудно поднять голову, полную свинцового искаженного представления себя. Мне нравится это чувство. Мне нравится это чувство, потому что оно нравится ей. Она приучила меня к нему. Вошла в мою жизнь, показав, что такое быть другой. Внимание. Сначала голодные взгляды на пищу, потом – на меня. Она превратила меня – точнее, то, что от меня осталось – в прекрасную принцессу: холодную и высокомерную, слишком гордую, чтобы позволять даже трогать себя. Только кофе наполняло сосуды, разжижая шоколад. Только самодовольная улыбка кормила ее, пока она полностью не схватила ладонями всю меня, каждую клеточку и прожилку, вывернув мое нутро наизнанку. И теперь…Теперь из жалеющей окружающих даже за грамм лишнего веса, она завернула меня в нечто почти нечеловеческое, лишенного мяса, лишенного плоти на костях. Она слишком горда и не позволяет просить о помощи. Но я не прошу о помощи. Я кричу о ней! Всем своим телом. Точнее, тем, что от него осталось. Я сворачиваюсь в клубочек, ладошкой обнимаю свою лодыжку, сцепляя большим и указательным пальцем круг, который замыкает в сознании все, расщепляя мозг и прерывая мысли о худобе. Она возвращается и не позволяет думать об этом. Пожирая нервы изнутри, выпрыскивая соленую воду из глаз. Я - ее. Она - мой босс. И ей мало...
Сейчас я люблю, когда меня трогают. Это дает мне ощущение того, что я защищена, того, что обо мне заботятся. Я вижу себя - далеко. Мое тело - тонкое, нереальное нечто, отравленное ей, обвивает, как лианы, того, у кого я боюсь просить о помощи. Она мне запрещает.
Страшное случается. Но людям всегда кажется, что страшное случается с кем угодно, но только… «не со мной». Наркотики? Подсаживается кто угодно, но только не я. Беременность? Залетает кто угодно, но только не я. Экзамены? Завалит кто угодно, но только не я… А потом… ты встаешь на весы… И не можешь поверить глазам. Они врут. Врут, когда ты смотришь в зеркало. Врут, когда ты опускаешь взгляд на живот. Они отравлены. Ей. Цифры не могут лгать. Лэйбл на новой кофточке не может врать. Хочется плакать. Но идеальные девочки не плачут. Они радуются, увидев эти цифры…
Ночь. Спать. Сил нет. Сон. Она его отняла. Отняла мой сон. Исчерпала его. Съела? Она есть все, что угодно, но только не то, что едят люди. Я провожу рукой по коже и ощущаю ее всеми сосудами. Ей не нужна еда – она ест меня. Высасывает соки, слизывая даже кровяные клетки, размазывая яд по мыслям. Я чувствую это сейчас, когда желудок скручивает от голода, когда мне трудно поднять голову, полную свинцового искаженного представления себя. Мне нравится это чувство. Мне нравится это чувство, потому что оно нравится ей. Она приучила меня к нему. Вошла в мою жизнь, показав, что такое быть другой. Внимание. Сначала голодные взгляды на пищу, потом – на меня. Она превратила меня – точнее, то, что от меня осталось – в прекрасную принцессу: холодную и высокомерную, слишком гордую, чтобы позволять даже трогать себя. Только кофе наполняло сосуды, разжижая шоколад. Только самодовольная улыбка кормила ее, пока она полностью не схватила ладонями всю меня, каждую клеточку и прожилку, вывернув мое нутро наизнанку. И теперь…Теперь из жалеющей окружающих даже за грамм лишнего веса, она завернула меня в нечто почти нечеловеческое, лишенного мяса, лишенного плоти на костях. Она слишком горда и не позволяет просить о помощи. Но я не прошу о помощи. Я кричу о ней! Всем своим телом. Точнее, тем, что от него осталось. Я сворачиваюсь в клубочек, ладошкой обнимаю свою лодыжку, сцепляя большим и указательным пальцем круг, который замыкает в сознании все, расщепляя мозг и прерывая мысли о худобе. Она возвращается и не позволяет думать об этом. Пожирая нервы изнутри, выпрыскивая соленую воду из глаз. Я - ее. Она - мой босс. И ей мало...
Сейчас я люблю, когда меня трогают. Это дает мне ощущение того, что я защищена, того, что обо мне заботятся. Я вижу себя - далеко. Мое тело - тонкое, нереальное нечто, отравленное ей, обвивает, как лианы, того, у кого я боюсь просить о помощи. Она мне запрещает.
Мне невыносимо необходимы прикосновения. Только это спасёт, только это спасает. Ладонь по коже, ладонь, согревающая нутро лишь повторяя контуры тела, заставляющая кровь бежать чуть быстрее, захватывать клетки кислорода и впрыскивать их в сердце. Это зовется нежность, это зовется нужность, хоть это слово и пропущено Далем в его словаре. Мне необходимо чувствовать чьи-то руки на себе. Мне необходимы чьи-то линии жизни, отпечатанные в ложбинке пальцев. Этого нет... Я не хочу идти за этим, бежать за этим. Потому что слишком скользко. И я знаю, что упаду, больно ударюсь и утрачу навсегда. Но мне так это нужно... И это единственное, что так нас отличает. Она сделала все, чтобы защитить себя от прикосновений. Сначала вычертила прекрасное, почти идеальное тело - слишком красивое, чтобы позволять трогать, слишком правильное, чтобы быть сломанным под чьей-то ладонью. И я не позволяла прикасаться к себе, отвергая руки, которые хотели меня обнять, я выплевывала нежность, резко одергивая того, кто пытался войти в мою жизнь, стряхивая руки, если им все-таки удавалось пробраться до моего идеального я. Потом она сделала это. Ослепленная своей игрой в "посмотрите на совершенство", я под ее пиршество мной, утратила контроль и стала тем, что почти можно назвать телом. Заигралась и высосала все, что могло быть прекрасным и нужным, сказочным и необходимым. Теперь это тело не хочет трогать никто. Теперь это тело - идеальная субстанция для жалости. Потому что Она не хочет контроля, Она - идеальная и схватила идеальный путь помочь себе, защитить от телесного контакта, Она - та, которой не нужна забота, Ей нужен только голод. Я нуждаюсь в них, в прикосновениях. И Ей это не нравится. Свернувшись в клубочек по ночам, я плачу, я вою от того, что мне необходимы чьи-то пальцы, обжигающие плоть, хочется выпрямить тело и всей тонкой его массой, вытянувшись, прижаться к человеческому, нежному, теплому и живому. Я скучаю. Скучаю по чувству защищенности и заботы. Может, для этого я поселила ее в себе, она может довести до хлорированных стен клиники, и, - вуаля, - внимания хоть отбавляй. Но мне не нужно внимание капельниц и внутривенных витаминов, поддерживающих жизнь. Сейчас мне нужно дыхание кого-то рядом... Чтобы не попасть в круговорот медицины и лекарств. Я не хочу ими пахнуть. Я хочу жить, я хочу прикосновений.
Канада.
Забавная вещь - сейчас я ощущаю, что принадлежу своему телу только когда он прикасается ко мне, только когда он во мне. Это - как мостик между пустым телесным сосудом и полной, сладкой душой, сахар которой начал таять под страстью - млеть и склеивать биологическую субстанцию организма и потерянную меня. После последнего вздоха, напряженные электроны между мной, моим телом и им все еще тепло разбегаются по коже, цепляя соединения нежности и блаженства. Я, ступая на холодный деревянный пол, кутаюсь в плед и топаю в ванную. Глаза, полные наслаждения, встречаются с огромной и жесто-пугающей реальностью - зеркалом. В голове треск, что-то раскалывается на две не равные половины. Одна, заряженная сексом, испугана и хочет кричать, выдавливая слезы безнадежности. Другая - полная удовлетворения, широко улыбается и, как в наказание за прикосновения, давит на мозг мыслями о чем-то идеальном. Идеальном настолько, что это скорее можно назвать - несуществование, полное исчезновение, чистота. Тотальная чистота - кости, формы которых теперь читаются отчетливо и ясно, тонкий слой жил и немного плоти только для дыхания, последних сил и продолжения игры - насколько далеко я смогу, точнее позволю ей, дойти. Рукой провожу по острым углам бедровой кости, прощупываю кровяные сосуды, поднимаю ладонь до ребер, обвитых тонкой кожной фольгой. Идеально. Пугающе идеально. Открываю дверь своей комнаты, поглощенную темнотой. Он сидит на краю кровати, чуть поворачивает ко мне, продолжая натягивать носок. Обхожу мимо, сажусь рядом и перебираю шерстинки на пледе. Улыбка, умиротворение, счастье. Что-то нежно-соленое подкатывает к ямочке на шее, выдавливая мой голос:
Канада.
Забавная вещь - сейчас я ощущаю, что принадлежу своему телу только когда он прикасается ко мне, только когда он во мне. Это - как мостик между пустым телесным сосудом и полной, сладкой душой, сахар которой начал таять под страстью - млеть и склеивать биологическую субстанцию организма и потерянную меня. После последнего вздоха, напряженные электроны между мной, моим телом и им все еще тепло разбегаются по коже, цепляя соединения нежности и блаженства. Я, ступая на холодный деревянный пол, кутаюсь в плед и топаю в ванную. Глаза, полные наслаждения, встречаются с огромной и жесто-пугающей реальностью - зеркалом. В голове треск, что-то раскалывается на две не равные половины. Одна, заряженная сексом, испугана и хочет кричать, выдавливая слезы безнадежности. Другая - полная удовлетворения, широко улыбается и, как в наказание за прикосновения, давит на мозг мыслями о чем-то идеальном. Идеальном настолько, что это скорее можно назвать - несуществование, полное исчезновение, чистота. Тотальная чистота - кости, формы которых теперь читаются отчетливо и ясно, тонкий слой жил и немного плоти только для дыхания, последних сил и продолжения игры - насколько далеко я смогу, точнее позволю ей, дойти. Рукой провожу по острым углам бедровой кости, прощупываю кровяные сосуды, поднимаю ладонь до ребер, обвитых тонкой кожной фольгой. Идеально. Пугающе идеально. Открываю дверь своей комнаты, поглощенную темнотой. Он сидит на краю кровати, чуть поворачивает ко мне, продолжая натягивать носок. Обхожу мимо, сажусь рядом и перебираю шерстинки на пледе. Улыбка, умиротворение, счастье. Что-то нежно-соленое подкатывает к ямочке на шее, выдавливая мой голос:
- Я видела себя в зеркале. Господи, какая я худая.
Тянусь к его губам и тепло обжигаюсь, касаясь их. Так приятно. Так нужно. Так необходимо.
- скажи, это некрасиво?
- красиво.
- тебе нравится?
- да. Но это слишком. Если тебя будет еще меньше - это будет отвратительно.
- а если я буду толстой и противной, я буду тебе нравится?
- не могу представить тебя толстой.
- ну, толще, чем я сейчас, пропитанная жирком.
- это будет идеально. Ты ведь обещала... 10... Паунтов? Ах, нет, килограмм! - он щекочет мои нервы, и хочется смеяться.
- обалдел что ли? Килограмм!? - облизываю губы, жмурю глаза и продолжаю:
- я буду есть. Я обещала. Но ты должен мне помочь, - улыбаюсь я.
- как?
- так, как помогаешь сейчас, - кладу голову ему на колено, упираясь в кровать спинной костью, и начинаю играть пальчиками на ногах, пытаясь согреть их, - сексом. Сексо-терапия.
- ха-ха, - добро смеется он, - хорошо, принесу весы, набираешь килограммы - устраиваем секс.
Любить или ненавидеть?
Чувство вины - это первое, что охватывает мозг, когда глаза цепляются взглядом за еду. Клетки паникуют и, взбивая мысли в голове, выплевывают ураган волнения в кровь. И я ощущаю это даже позвоночником, спинным мозгом. Стараюсь собрать осколки своего я, шепотом осознания, что нет вины, я могу поесть. Переступаю через себя и не даю голоду охватить тело. Не даю Ей опять наслаждаться мной, наслаждаться этим всем, что Она сотворила. Люди едят, любят, ходят в школу и на работу. Это жизнь. Выкидывать какую-то ее часть в помойку - глупо. Но стряхнуть со своей плоти чувство вины, прилипшее к костям, как жвачка, невыносимо тяжело.
Иногда мне кажется, что это игра. И я боюсь беспокоить людей, спрашивая, принять ли в ней участие. Порой я думаю, они волнуются больше меня. Лишь поэтому я отказываюсь от помощи разложить фишки. Я уверена, я справлюсь сама. Я уверена, что все это не серьезно. Это надуманно ими, людьми вокруг меня. Это всего лишь увлечение, это глупость, почему же они переживают? Нужда в помощи - насколько она важна и насколько необходима? Я не осознаю проблему полностью? Я не осознаю, что превратилась в подсевшего на эту игру маньяка? А есть ли проблема? Я живу, дышу, радуюсь и жмурюсь от счастья, что не так? Есть ли то, о чем надо волноваться? Только весы говорят мне о том, что проблема есть. Они доказывают, что кто-то вокруг меня переживает не зря, что совсем чуть-чуть меня успокаивает – потому, что я в страхе показаться выдумщицей и лжецом, лишь для того, чтобы кто-то милостиво протянул мне кусочек внимания. Только весы сейчас помогают мне не чувствовать вину за помощь, объятия и разговоры, которым мне протягивают. Даже зеркало... Даже глаза... Врут мне. Люди воспринимают все гораздо серьезнее, чем я. Мне стыдно за то, что они волнуются, как мне кажется, из-за пустяков. Но... Может, я отравлена Ей? Ослеплена? Или Она в новых идеальных гламурных очках, искажающих реальность. Мою.
Я как-то читала, что у анорексии есть несколько стадий. Уже не смогу повторить смысл, как под калькой, но, может, я что-то ухватила? В ней есть красота и перфекционизм. В ней есть то, чем можно наслаждаться. Без сомнений. На нее голодно смотрят, когда она голодна. Она заставляет тебя почти терять сознание, выжимая желудок. Она выдавливаетвсю твою красоту, впитывая жировые ткани и клетки, которые до сих пор все скрывали. Она демонстрирует всю тебя. Почти идеальную и прекрасную. На какой-то, начальной стадии. Она обретает уверенность, что сделала правильный выбор, схватив того, кто не отступиться и пойдет до конца, заигравшись в идеальную игру. Она увлекается и делает свое дело. Она знает, ты не сорвешься, поэтому она выбрала тебя - даже тут проявив свой перфекционизм. Ты будешь играть по ее правилам, упоенная изменениями, пожирая только глазами еду людей вокруг. Испытывая наслаждение от своей особенности, от того, что тебе не нужна еда. Ты начинаешь чуть жалеть тех, кто все еще кормится людским кормом, хотя объективно, тебе все равно. Полное равнодушие. Прострация. И невероятное чувство эйфории, когда голод охватывает тело. Ты голодная всегда. Всегда. Это не просто короткое слово. Это слово, которое регулирует все органы пищеварения в этот период. Тело почти идеально, но ей мало. Она не осознает, что перегибает палку. Точнее, она осознает, она не дает осознавать это тебе. И ты, как идеальная жертва ее идеализма, подчиняешься ей, гламурно распахивая всю себя, давая ей наслаждаться ее властью. Твои глаза обманывают тебя, она улыбается и убеждает, как особенно ты выглядишь. Как особенно ты чувствуешь. Если ты ешь что-то, соблазненная кем-то, она отворачивается и наказывает тебя, жестоко обручая тебя ладонями, и топит в голоде несколько дней. В такие периоды ты стараешься ублажить ее и испытываешь невероятное умиротворение, когда голод дает о себе знать болью в желудке. Головокружения уже нет давно, они остались далеко на той стадии. Постепенно перетекая в следующую субстанцию, когда люди вокруг смотрят, и ты начинаешь смущаться. Ты осознаешь, что они смотрят не потому что восхищаются, а потому что жалеют. Или недоумевают. Ты соглашаешься, но Она заставляет тебя делать это. Соглашаться. Твое убеждение - зависть. Ты все еще идеальна. Ты обещаешь кому-то что-то относительно еды, которая уже давно выброшена из твоего существования. Пытаешься есть, смотришь в зеркало и слышишь ее голос, ее убеждение, насколько отвратительно наполнять идеальное тело чем-то съедобным, привычным для людей. Ты начинаешь обманывать, перечисляя, сколько съела, травясь лишь чашкой кофе за трое суток. Одежду найти становится чем-то почти сверхъестественным, но ты все еще ощущаешь обман вокруг себя. Ты веришь только Ей. Волной падаешь на очевидное. Люди вокруг волнуются, хотя тебе все кажется чепухой. Тебя толкают на весы, и ты оцепениваешь от шока. Ты стараешься, иногда пытаясь не слушать Ее. Но за столько времени ты полюбила ее, она стала частью тебя, ты говоришь с ней, ты - почти она. Сейчас тебя смущают взгляды. Потому что это взгляды жалости на нечто нечеловеческое. Но самое страшное, ты не видишь этого. Ты можешь чувствовать, контролируя руки, проводя по своему телу - ты знаешь форму каждой кости, потому что на них больше нет плоти. Ты - нечто, нечто полное костей, обвиваемых кровяными сосудами. А Ей нравится, как ты выглядишь. Она все еще наслаждается правильно выбранной жертвой. Кошмар, упакованный в мое сознание, насколько худа и безнадежна я стала, окутан не меньшим кошмаром, насколько я все еще зависима от нее и ее мнения относительно красоты. Я люблю ее. Я не хочу, чтобы она уходила. В этом жестокая правда. Да, я испугана весами и очевидной жалостью со стороны людей, но я все еще в ее теплых гламурных объятиях... Я боюсь потерять ее, как жизнь. Хотя сейчас мне нужно выбирать между жизнью и ей. Я выбрала жизнь. Но все так изменчиво. Может, можно оставить обеих?
Я боюсь булимии…
Стыд. Хочу хранить анорексию. Хочу впитывать ее каждой своей клеткой, хочу прижать ее нутром и не дать дышать полной гордой грудью. Горсть орех в ладони… Я не голодна. Точнее, мой желудок полон… Не полон… Ощущение пустоты… И хочется нажраться… Концентрация на руках, ореховой шелухе и коренастых плодах, напитанных насытностью. Хватаю ртом пару штук, затем - всю волю в кулак и кидаю орехи обратно в корзину. Меня тошнит. I wish I could throw up. But I can’t. Булимия – это жалость, это бедность и отсутствие шарма. Булимия – это то, что вдавливает в депрессию и безысходность,
Тянусь к его губам и тепло обжигаюсь, касаясь их. Так приятно. Так нужно. Так необходимо.
- скажи, это некрасиво?
- красиво.
- тебе нравится?
- да. Но это слишком. Если тебя будет еще меньше - это будет отвратительно.
- а если я буду толстой и противной, я буду тебе нравится?
- не могу представить тебя толстой.
- ну, толще, чем я сейчас, пропитанная жирком.
- это будет идеально. Ты ведь обещала... 10... Паунтов? Ах, нет, килограмм! - он щекочет мои нервы, и хочется смеяться.
- обалдел что ли? Килограмм!? - облизываю губы, жмурю глаза и продолжаю:
- я буду есть. Я обещала. Но ты должен мне помочь, - улыбаюсь я.
- как?
- так, как помогаешь сейчас, - кладу голову ему на колено, упираясь в кровать спинной костью, и начинаю играть пальчиками на ногах, пытаясь согреть их, - сексом. Сексо-терапия.
- ха-ха, - добро смеется он, - хорошо, принесу весы, набираешь килограммы - устраиваем секс.
Любить или ненавидеть?
Чувство вины - это первое, что охватывает мозг, когда глаза цепляются взглядом за еду. Клетки паникуют и, взбивая мысли в голове, выплевывают ураган волнения в кровь. И я ощущаю это даже позвоночником, спинным мозгом. Стараюсь собрать осколки своего я, шепотом осознания, что нет вины, я могу поесть. Переступаю через себя и не даю голоду охватить тело. Не даю Ей опять наслаждаться мной, наслаждаться этим всем, что Она сотворила. Люди едят, любят, ходят в школу и на работу. Это жизнь. Выкидывать какую-то ее часть в помойку - глупо. Но стряхнуть со своей плоти чувство вины, прилипшее к костям, как жвачка, невыносимо тяжело.
Иногда мне кажется, что это игра. И я боюсь беспокоить людей, спрашивая, принять ли в ней участие. Порой я думаю, они волнуются больше меня. Лишь поэтому я отказываюсь от помощи разложить фишки. Я уверена, я справлюсь сама. Я уверена, что все это не серьезно. Это надуманно ими, людьми вокруг меня. Это всего лишь увлечение, это глупость, почему же они переживают? Нужда в помощи - насколько она важна и насколько необходима? Я не осознаю проблему полностью? Я не осознаю, что превратилась в подсевшего на эту игру маньяка? А есть ли проблема? Я живу, дышу, радуюсь и жмурюсь от счастья, что не так? Есть ли то, о чем надо волноваться? Только весы говорят мне о том, что проблема есть. Они доказывают, что кто-то вокруг меня переживает не зря, что совсем чуть-чуть меня успокаивает – потому, что я в страхе показаться выдумщицей и лжецом, лишь для того, чтобы кто-то милостиво протянул мне кусочек внимания. Только весы сейчас помогают мне не чувствовать вину за помощь, объятия и разговоры, которым мне протягивают. Даже зеркало... Даже глаза... Врут мне. Люди воспринимают все гораздо серьезнее, чем я. Мне стыдно за то, что они волнуются, как мне кажется, из-за пустяков. Но... Может, я отравлена Ей? Ослеплена? Или Она в новых идеальных гламурных очках, искажающих реальность. Мою.
Я как-то читала, что у анорексии есть несколько стадий. Уже не смогу повторить смысл, как под калькой, но, может, я что-то ухватила? В ней есть красота и перфекционизм. В ней есть то, чем можно наслаждаться. Без сомнений. На нее голодно смотрят, когда она голодна. Она заставляет тебя почти терять сознание, выжимая желудок. Она выдавливаетвсю твою красоту, впитывая жировые ткани и клетки, которые до сих пор все скрывали. Она демонстрирует всю тебя. Почти идеальную и прекрасную. На какой-то, начальной стадии. Она обретает уверенность, что сделала правильный выбор, схватив того, кто не отступиться и пойдет до конца, заигравшись в идеальную игру. Она увлекается и делает свое дело. Она знает, ты не сорвешься, поэтому она выбрала тебя - даже тут проявив свой перфекционизм. Ты будешь играть по ее правилам, упоенная изменениями, пожирая только глазами еду людей вокруг. Испытывая наслаждение от своей особенности, от того, что тебе не нужна еда. Ты начинаешь чуть жалеть тех, кто все еще кормится людским кормом, хотя объективно, тебе все равно. Полное равнодушие. Прострация. И невероятное чувство эйфории, когда голод охватывает тело. Ты голодная всегда. Всегда. Это не просто короткое слово. Это слово, которое регулирует все органы пищеварения в этот период. Тело почти идеально, но ей мало. Она не осознает, что перегибает палку. Точнее, она осознает, она не дает осознавать это тебе. И ты, как идеальная жертва ее идеализма, подчиняешься ей, гламурно распахивая всю себя, давая ей наслаждаться ее властью. Твои глаза обманывают тебя, она улыбается и убеждает, как особенно ты выглядишь. Как особенно ты чувствуешь. Если ты ешь что-то, соблазненная кем-то, она отворачивается и наказывает тебя, жестоко обручая тебя ладонями, и топит в голоде несколько дней. В такие периоды ты стараешься ублажить ее и испытываешь невероятное умиротворение, когда голод дает о себе знать болью в желудке. Головокружения уже нет давно, они остались далеко на той стадии. Постепенно перетекая в следующую субстанцию, когда люди вокруг смотрят, и ты начинаешь смущаться. Ты осознаешь, что они смотрят не потому что восхищаются, а потому что жалеют. Или недоумевают. Ты соглашаешься, но Она заставляет тебя делать это. Соглашаться. Твое убеждение - зависть. Ты все еще идеальна. Ты обещаешь кому-то что-то относительно еды, которая уже давно выброшена из твоего существования. Пытаешься есть, смотришь в зеркало и слышишь ее голос, ее убеждение, насколько отвратительно наполнять идеальное тело чем-то съедобным, привычным для людей. Ты начинаешь обманывать, перечисляя, сколько съела, травясь лишь чашкой кофе за трое суток. Одежду найти становится чем-то почти сверхъестественным, но ты все еще ощущаешь обман вокруг себя. Ты веришь только Ей. Волной падаешь на очевидное. Люди вокруг волнуются, хотя тебе все кажется чепухой. Тебя толкают на весы, и ты оцепениваешь от шока. Ты стараешься, иногда пытаясь не слушать Ее. Но за столько времени ты полюбила ее, она стала частью тебя, ты говоришь с ней, ты - почти она. Сейчас тебя смущают взгляды. Потому что это взгляды жалости на нечто нечеловеческое. Но самое страшное, ты не видишь этого. Ты можешь чувствовать, контролируя руки, проводя по своему телу - ты знаешь форму каждой кости, потому что на них больше нет плоти. Ты - нечто, нечто полное костей, обвиваемых кровяными сосудами. А Ей нравится, как ты выглядишь. Она все еще наслаждается правильно выбранной жертвой. Кошмар, упакованный в мое сознание, насколько худа и безнадежна я стала, окутан не меньшим кошмаром, насколько я все еще зависима от нее и ее мнения относительно красоты. Я люблю ее. Я не хочу, чтобы она уходила. В этом жестокая правда. Да, я испугана весами и очевидной жалостью со стороны людей, но я все еще в ее теплых гламурных объятиях... Я боюсь потерять ее, как жизнь. Хотя сейчас мне нужно выбирать между жизнью и ей. Я выбрала жизнь. Но все так изменчиво. Может, можно оставить обеих?
Я боюсь булимии…
Стыд. Хочу хранить анорексию. Хочу впитывать ее каждой своей клеткой, хочу прижать ее нутром и не дать дышать полной гордой грудью. Горсть орех в ладони… Я не голодна. Точнее, мой желудок полон… Не полон… Ощущение пустоты… И хочется нажраться… Концентрация на руках, ореховой шелухе и коренастых плодах, напитанных насытностью. Хватаю ртом пару штук, затем - всю волю в кулак и кидаю орехи обратно в корзину. Меня тошнит. I wish I could throw up. But I can’t. Булимия – это жалость, это бедность и отсутствие шарма. Булимия – это то, что вдавливает в депрессию и безысходность,
царапает горло от ногтей и колени от пола ванной. Я не позволю ей пробраться в мое тело. Я просто не позволю. Это недопустимость возможна посредством плотной раковины, в которую можно забраться, уткнувшись носом в колени худых ног. Тотальный голод и «прошу прощения, дорогая анорексия». Булимия – удел слабых. Анорексия – доказательство воли и перфекционизма. Я не разрешу ей вот так уйти. Я не дам себе вот так выбросить все, что она со мной сотворила, оголив кости и показав полуобморочное наслаждение боли в желудке от голода. Булимии нет места в моей жизни. Потому что анорексия гораздо сильнее. Гораздо важнее. И намного роднее.
Канада.
Доплелась, шмыгая носом и пытая удержать раскалывающуюся голову на плечах хотя бы до лавочки. Пристраивая свою худую задницу на скамейку, слышу их... толпу девчонок и парней, жующих чипсы и еще какую-то канадскую хренотень: 'Посмотри, какая худая. Ка-а-а-а-ак?' Стараюсь улыбаться, но простуда выворачивает только боль и желание поскорее добраться до постели и уснуть. А еще нестерпимо хочется сказать одной девушке, прыгающей по лавочке с пакетиком начос, она безумно привлекательная. Но сил открыть рот просто нет. Мне почему-то нравится делать комплименты незнакомым людям. И я всегда делаю. Искренне. От всего сердца. Смотрю на тупыe испачканные носики своих ботинок и почти засыпаю, как мне больно шарахает по голове звонким голосом ее подруги: "Какого хрена ты на меня так грязно посмотрела?". Чуть не подавилась от удивления: "Прости, что?" Она, не подходя ближе, но, обрастая дружками со всех сторон, начинает опять: "Какого хрена ты на меня так грязно посмотрела?" "Я ничего не делала." "Сделала. Ты думаешь, если такая стройная, можешь смотреть на всех, как на дерьмо?". Упираюсь взглядом в свои ботинки. Мне слишком хреново, чтобы спорить с ней. И вообще... Мои ли это проблемы? Сейчас хочется плакать - я ни черта не сделала, я даже не видела эту мочалку три минуты назад. А теперь она мне высказывает, какая я сволочь, худее ее на пять размеров. Мне ли плакать надо? Она завидует мне или издевается? Настолько плохо, что плевать...
Любить или ненавидеть?
Ты сжимаешь ее руку, и горько плачешь над невозможностью потолстеть. Ты клянешься, что обжираешься пастой и рисом, запивая все высококалорийными соками с дробленым орехом. Но когда это действительно случается, мозги сдавливает от отвращения. В моменты нормальных обедов капиляры серых клеток скручивает ощущением того, что когда ты голодная и худая - ты счастливая. Даже если худая - это просто дистрофично болтающееся на ветру существо. И плачешь, сжимая чью-то ладонь - лишь для вида, лишь для подачки внимания, лишь для разбавки красок красивой игрой - я несчастна, потому что худая, потому что ем и не могу потолстеть. Но я не несчастна. Я рада тому, что всё вот так... И, если сегодня печенье прокралось в мой рацион, завтра - я выкину из холодильника все сладости и горько запью боль сознания ледяной водой. Просто потому, что так спокойнее. Не смотря на слезы (радости или разочарования?), выдавленные после очередной сессии проверки веса. Скелет? Но продолжаешь морить себя голодом или испытывать угрызения совести за то, что съела чуть больше дозволенного (кем?). Зачем? На этот вопрос не будет ответа. Я просто зависима. И как бы правильно я ни велa себя физически в плане еды, анорексия до сих пор во мне, пожирает чувства наслаждения жизнью без постоянных мыслей о еде. Она пропитала меня насквозь. Я в ее власти. Еда - то, что отравило мое существование. Но... мне нравится быть тонкой и роптать на судьбу о том, что, сколько бы я ни ела - прибавить в кг так и не смогла. Жаль, от этого психологически нисколько не легче.
Анорексия, я верну тебя. Я зависима от тебя. Ты – сильнее. Ты – я. Я отдаю себя и свое тело твоим капризам. Я отдала своим мысли, свои желания и нутро полностью. Пропитавтобой каждую клетку сознания, позволив тебе стать моим продолжением, перетекающим в начало. Я боролась с тобой, я прикрывалась лживым ощущением счастья и наслаждения. Пока не поняла, что истинное удовольствие – быть под тобой, твоим контролем, твоими словами и ценностями. Я варила кашу и стряпала салаты, я честно устраивала продуктовый шоппинг и набивала себя 3 тысячами килокалорий день. И что я получила, пытаясь прогнать тебя? Сдавленные болью и невыносимым чувством вины серые клетки мозга? Напряжение и отвращение к себе? Я не поправилась, я не стала счастливее без тебя… Я скучала, я выла, я страдала под маской «у меня все отлично». Сейчас… я верну тебя. Высококалорийные продукты в малых количествах. Любимый шоколад и варенье. Любая, обожаемая мной еда, любая!!! Но измеряемая не тарелками и кастрюлями, а игрушечной посудой и услаждением не от того, что я ела, а сколько. Тогда я убью. Убью вину за обеды, тяжесть мысли и зависимость. От еды. От отвращения к себе.
Полная потеря объективности в том, что худое и прекрасное и в том, что отвратительно и замаслено. Я стараюсь не думать о том, как отношусь к толстым людям. Может, потому, что я к ним не отношусь? А, может, потому, что мне страшно - они не видят своих недостатков. Или они искренне счастливы и лишены проблем, заставляющих меня паниковать. Им хорошо. Не смотря на то, какие они. Или смотря, но не видя того, что цепляет мое больное восприятие? Тонкая прослойка жира - тошнотворна. Я стараюсь избегать этих мыслей, мне стыдно за них, мне больно за себя. Но так сложно сдержать полу рвотный рефлекс, когда я смотрю на кого-то в нормальном весе. Мне слишком сладко от этого. Я не могу осознать, что это не главное. Я бегу и падаю, больно набиваю себе шишки на одном и том же месте. Я знаю, я отвратительна. Быть слишком полной, должно быть, так же кошмарно, как быть существом «кости, обтянутые кожей». Наверное, им так же гадко смотреть на дистрофичку - как меня называют. Я восхваляла анорексию. И я продолжаю это делать. Для меня мир анорексии - мир гламура, мир, выбившийся из потока обычной жизни. Он выточил груз психологической боли, но протянул билет во что-то особенное. Сейчас мне противно, как бы жестоко это не звучало, смотреть на людей с лишним весом. Попытки подавить это не привели ни к чему. И, даже если это нельзя назвать "противно до тошноты", мне жаль... Жаль человека, если он не видит того, что вижу я. А, может, я просто завидую? Я не такая свободная. Я больная. Но лучше я буду больной без целлюлита и месячных, чем здоровой и счастливой, если надеваю юбку на толстый зад, продолжающий слоновье ножки, пропитанные жиром. Читается, как бред суки? Простите, это она - анорексия - она просто меня отравила.
Канада.
Сегодня я честно решила купить продуктов в любимом супермаркете. Встретила Меллису и Криса. Ее депрессивные уставшие глаза и его очаровательные, как всегда, кудряшки налетели на меня, задумчивую, с персиком и апельсином в корзинке. Она - симпатичная. Полненькая, очаровательная девушка. Искренне люблю ее и считаю восхитительным существом. И стыд гложет, когда я, такая правильная и добрая, позволяю думать о ней плохо. Даже не плохо. Нет. Я называю ее причиной, по которой сбежала из бывшего особнячка на одинокой улице. Я говорю, что устала от напряженной тоски, низкой самооценки и постоянного «я от тебя спряталась». Она вечно грызла карандаши в своей комнате, иногда выползая на кухню, чтобы намазать тост ореховым маслом. Я могла не встречать ее неделями при том, что ее комната была в трех шагах от моей. Государство обеспечило ее деньгами, медикаментами и иголками от шприцов, которые Мелисса втыкала в вены, позволяя потокам крови фонтанами взрывать ее капилляры. Ее диагноз звучит как-то «депрессия с тенденцией к суициду», на что Аня-анорексик по-сучному заявила однажды Нику, что все это глупости, просто человеку делать нечего, придумал себе проблемы и захлебывается ими, пытаясь привлечь внимание. Меня до дрожи раздражало это, меня бесило наслаждение тем, что ты можешь ничего не делать и страдать от этого. Я стервозно полагала, что с жирудевочка бесится, уже не знает, кудаприткнуть свой зад, устраивает драму на пустом месте. Психика, видите ли, у нее истерзана. Чем? Сладкой жизнью? Но тут надо сделать отступление. В пользу… отмазки, которую я собираюсь привести. Дело в двуличности. Моей. Я растерзана на куски. С отвращением к ней, я испытывала тотальное понимание, обескураженную любовь, нежность и готовность помочь. Я не знаю, серьезно, не знаю, какая из меня сильнее, какая из меня честнее. Одна, добрая и заботливая, разделяла ее горе и проводила гладкие параллели со своей анорексией, приравнивая eating disorder к диагнозу со словом депрессия, коим страдает Мелисса. «Мы так похожи» - вырывалось у меня. И у нее. И у обеих. Однажды девушки снабдли друг друга важными предметами, решающими проблемы. Я протянула ей какой-то вкусный алкоголь (девочка, кстати, страдает обпиванием горячительными напитками, приглушает свою психологическую боль градусами), она мне – снотворное, чтобы после нажираловки помидорами скорее уснуть и не захлебнуться виной за поглощенные томаты. А еще иногда ее навещали бывшие и не очень бойфренды, трахали и убегали, оставляя в слезах и соплях. Она называла это «внимание», я «использование». Мы не сходились во мнениях и я, плюнув на попытки ее переделать, съехала. Теперь Мелисса стоит напротив меня с одним из ее дружков, устало поглядывает своими кругами под глазами и смущенно что-то спрашивает. Я болтаю, расписываю неудавшийся поход в модельное агентство и несу какую-то чушь. Явно заметив их некомфортное ощущение радом с собой, я ретируюсь и продолжаю нагребать в зеленую супермаркетовскую корзинку фрукты и овощи. Любимые авокадо, сливы, абрикосы, лимоны. Плетусь к полке с журналами и срываюсь под вой анорексии. Зачем? Зачем ты, дура, покупаешь еду? Хочешь есть? А как же я? Я? Твоя идеальная форма, которую так обожествляешь? Ты травишь меня, забираешь то, что так доставляет удовольствие. Не лишай, не убивай это, не прикасайся. Опускаю руки, корзину ставлю на пол, отхожу к глянцевым обложкам и улыбчивым мордочкам на них, стекаю вниз, прижимая лоб к коленям. И плачу. Больно, резко что-то изнутри вырывает соленую воду из белков. Задыхаюсь от рева, понимая. Мелисса и я. Одинаковый пузырь с разным воздухом. Ее депрессия, так меня пугающая и изводящая – это моя анорексия, страстно мной любимая и оживленная в сознании идеальным нечто.
Любить или ненавидеть?
Побудь со мной. Укутай розовыми облаками.
Просто швырнуть все об стенку. Замереть. И ничего не делать. Не думать. Потеряться. Растеряться. Задохнуться. Слишком стало спокойно. Слишком тихо оно стучит. Наплевать на круги… Те, что обвивают существование людей. Звонок. Желанный так давно. И просто гудки. За два предложения. «Я занята». Уходи. Не хочу говорить. Хочу молчать, укутаться в тишину и внутри проесть все до последней голодной клетки. Склеить то, что потоком мысли пенится в мое опьянение. Какая-то прострация. Привкус кленового чая. Воздушное состояние не-души. Она схватила ладонями и душит нежностью уюта. Хорошо. И просто… лететь. Стоять. Покинуть. Мысли. Все покинуть. Вдавить в дальний угол шкафа и забыть. Как старые тетради. Она делает меня креативом, она пропитывает меня звездностью, небытием того, что было такими нереальным. Теперь я в ней.
Мне скручивает желудок, паникующее ощущение голода прорывается сквозь смазанные крепким кофе стенки желудка. Я боюсь встать и идти на кухню. Я боюсь еды и невозможности остановиться. Поэтому предпочитаю парализовать себя, отвлекаться и наслаждаться пустотой в животе. Это лучше, чем огромное, бешенное, сводящее с ума чувство вины после любой еды. Невыносимо трудно сдержать порыв слабости, оставаясь свободной от ощущения сытости...
Я постоянно боюсь. Когда ем - быть толстой и непривлекательной. Когда голодаю - смерти и слабости. Я объективно худая. Я объективно пугаюсь мысли о том, что скажут друзья, увидев меня на 20 килограмм меньше, легче и слабее?
Канада.
Доплелась, шмыгая носом и пытая удержать раскалывающуюся голову на плечах хотя бы до лавочки. Пристраивая свою худую задницу на скамейку, слышу их... толпу девчонок и парней, жующих чипсы и еще какую-то канадскую хренотень: 'Посмотри, какая худая. Ка-а-а-а-ак?' Стараюсь улыбаться, но простуда выворачивает только боль и желание поскорее добраться до постели и уснуть. А еще нестерпимо хочется сказать одной девушке, прыгающей по лавочке с пакетиком начос, она безумно привлекательная. Но сил открыть рот просто нет. Мне почему-то нравится делать комплименты незнакомым людям. И я всегда делаю. Искренне. От всего сердца. Смотрю на тупыe испачканные носики своих ботинок и почти засыпаю, как мне больно шарахает по голове звонким голосом ее подруги: "Какого хрена ты на меня так грязно посмотрела?". Чуть не подавилась от удивления: "Прости, что?" Она, не подходя ближе, но, обрастая дружками со всех сторон, начинает опять: "Какого хрена ты на меня так грязно посмотрела?" "Я ничего не делала." "Сделала. Ты думаешь, если такая стройная, можешь смотреть на всех, как на дерьмо?". Упираюсь взглядом в свои ботинки. Мне слишком хреново, чтобы спорить с ней. И вообще... Мои ли это проблемы? Сейчас хочется плакать - я ни черта не сделала, я даже не видела эту мочалку три минуты назад. А теперь она мне высказывает, какая я сволочь, худее ее на пять размеров. Мне ли плакать надо? Она завидует мне или издевается? Настолько плохо, что плевать...
Любить или ненавидеть?
Ты сжимаешь ее руку, и горько плачешь над невозможностью потолстеть. Ты клянешься, что обжираешься пастой и рисом, запивая все высококалорийными соками с дробленым орехом. Но когда это действительно случается, мозги сдавливает от отвращения. В моменты нормальных обедов капиляры серых клеток скручивает ощущением того, что когда ты голодная и худая - ты счастливая. Даже если худая - это просто дистрофично болтающееся на ветру существо. И плачешь, сжимая чью-то ладонь - лишь для вида, лишь для подачки внимания, лишь для разбавки красок красивой игрой - я несчастна, потому что худая, потому что ем и не могу потолстеть. Но я не несчастна. Я рада тому, что всё вот так... И, если сегодня печенье прокралось в мой рацион, завтра - я выкину из холодильника все сладости и горько запью боль сознания ледяной водой. Просто потому, что так спокойнее. Не смотря на слезы (радости или разочарования?), выдавленные после очередной сессии проверки веса. Скелет? Но продолжаешь морить себя голодом или испытывать угрызения совести за то, что съела чуть больше дозволенного (кем?). Зачем? На этот вопрос не будет ответа. Я просто зависима. И как бы правильно я ни велa себя физически в плане еды, анорексия до сих пор во мне, пожирает чувства наслаждения жизнью без постоянных мыслей о еде. Она пропитала меня насквозь. Я в ее власти. Еда - то, что отравило мое существование. Но... мне нравится быть тонкой и роптать на судьбу о том, что, сколько бы я ни ела - прибавить в кг так и не смогла. Жаль, от этого психологически нисколько не легче.
Анорексия, я верну тебя. Я зависима от тебя. Ты – сильнее. Ты – я. Я отдаю себя и свое тело твоим капризам. Я отдала своим мысли, свои желания и нутро полностью. Пропитавтобой каждую клетку сознания, позволив тебе стать моим продолжением, перетекающим в начало. Я боролась с тобой, я прикрывалась лживым ощущением счастья и наслаждения. Пока не поняла, что истинное удовольствие – быть под тобой, твоим контролем, твоими словами и ценностями. Я варила кашу и стряпала салаты, я честно устраивала продуктовый шоппинг и набивала себя 3 тысячами килокалорий день. И что я получила, пытаясь прогнать тебя? Сдавленные болью и невыносимым чувством вины серые клетки мозга? Напряжение и отвращение к себе? Я не поправилась, я не стала счастливее без тебя… Я скучала, я выла, я страдала под маской «у меня все отлично». Сейчас… я верну тебя. Высококалорийные продукты в малых количествах. Любимый шоколад и варенье. Любая, обожаемая мной еда, любая!!! Но измеряемая не тарелками и кастрюлями, а игрушечной посудой и услаждением не от того, что я ела, а сколько. Тогда я убью. Убью вину за обеды, тяжесть мысли и зависимость. От еды. От отвращения к себе.
Полная потеря объективности в том, что худое и прекрасное и в том, что отвратительно и замаслено. Я стараюсь не думать о том, как отношусь к толстым людям. Может, потому, что я к ним не отношусь? А, может, потому, что мне страшно - они не видят своих недостатков. Или они искренне счастливы и лишены проблем, заставляющих меня паниковать. Им хорошо. Не смотря на то, какие они. Или смотря, но не видя того, что цепляет мое больное восприятие? Тонкая прослойка жира - тошнотворна. Я стараюсь избегать этих мыслей, мне стыдно за них, мне больно за себя. Но так сложно сдержать полу рвотный рефлекс, когда я смотрю на кого-то в нормальном весе. Мне слишком сладко от этого. Я не могу осознать, что это не главное. Я бегу и падаю, больно набиваю себе шишки на одном и том же месте. Я знаю, я отвратительна. Быть слишком полной, должно быть, так же кошмарно, как быть существом «кости, обтянутые кожей». Наверное, им так же гадко смотреть на дистрофичку - как меня называют. Я восхваляла анорексию. И я продолжаю это делать. Для меня мир анорексии - мир гламура, мир, выбившийся из потока обычной жизни. Он выточил груз психологической боли, но протянул билет во что-то особенное. Сейчас мне противно, как бы жестоко это не звучало, смотреть на людей с лишним весом. Попытки подавить это не привели ни к чему. И, даже если это нельзя назвать "противно до тошноты", мне жаль... Жаль человека, если он не видит того, что вижу я. А, может, я просто завидую? Я не такая свободная. Я больная. Но лучше я буду больной без целлюлита и месячных, чем здоровой и счастливой, если надеваю юбку на толстый зад, продолжающий слоновье ножки, пропитанные жиром. Читается, как бред суки? Простите, это она - анорексия - она просто меня отравила.
Канада.
Сегодня я честно решила купить продуктов в любимом супермаркете. Встретила Меллису и Криса. Ее депрессивные уставшие глаза и его очаровательные, как всегда, кудряшки налетели на меня, задумчивую, с персиком и апельсином в корзинке. Она - симпатичная. Полненькая, очаровательная девушка. Искренне люблю ее и считаю восхитительным существом. И стыд гложет, когда я, такая правильная и добрая, позволяю думать о ней плохо. Даже не плохо. Нет. Я называю ее причиной, по которой сбежала из бывшего особнячка на одинокой улице. Я говорю, что устала от напряженной тоски, низкой самооценки и постоянного «я от тебя спряталась». Она вечно грызла карандаши в своей комнате, иногда выползая на кухню, чтобы намазать тост ореховым маслом. Я могла не встречать ее неделями при том, что ее комната была в трех шагах от моей. Государство обеспечило ее деньгами, медикаментами и иголками от шприцов, которые Мелисса втыкала в вены, позволяя потокам крови фонтанами взрывать ее капилляры. Ее диагноз звучит как-то «депрессия с тенденцией к суициду», на что Аня-анорексик по-сучному заявила однажды Нику, что все это глупости, просто человеку делать нечего, придумал себе проблемы и захлебывается ими, пытаясь привлечь внимание. Меня до дрожи раздражало это, меня бесило наслаждение тем, что ты можешь ничего не делать и страдать от этого. Я стервозно полагала, что с жирудевочка бесится, уже не знает, кудаприткнуть свой зад, устраивает драму на пустом месте. Психика, видите ли, у нее истерзана. Чем? Сладкой жизнью? Но тут надо сделать отступление. В пользу… отмазки, которую я собираюсь привести. Дело в двуличности. Моей. Я растерзана на куски. С отвращением к ней, я испытывала тотальное понимание, обескураженную любовь, нежность и готовность помочь. Я не знаю, серьезно, не знаю, какая из меня сильнее, какая из меня честнее. Одна, добрая и заботливая, разделяла ее горе и проводила гладкие параллели со своей анорексией, приравнивая eating disorder к диагнозу со словом депрессия, коим страдает Мелисса. «Мы так похожи» - вырывалось у меня. И у нее. И у обеих. Однажды девушки снабдли друг друга важными предметами, решающими проблемы. Я протянула ей какой-то вкусный алкоголь (девочка, кстати, страдает обпиванием горячительными напитками, приглушает свою психологическую боль градусами), она мне – снотворное, чтобы после нажираловки помидорами скорее уснуть и не захлебнуться виной за поглощенные томаты. А еще иногда ее навещали бывшие и не очень бойфренды, трахали и убегали, оставляя в слезах и соплях. Она называла это «внимание», я «использование». Мы не сходились во мнениях и я, плюнув на попытки ее переделать, съехала. Теперь Мелисса стоит напротив меня с одним из ее дружков, устало поглядывает своими кругами под глазами и смущенно что-то спрашивает. Я болтаю, расписываю неудавшийся поход в модельное агентство и несу какую-то чушь. Явно заметив их некомфортное ощущение радом с собой, я ретируюсь и продолжаю нагребать в зеленую супермаркетовскую корзинку фрукты и овощи. Любимые авокадо, сливы, абрикосы, лимоны. Плетусь к полке с журналами и срываюсь под вой анорексии. Зачем? Зачем ты, дура, покупаешь еду? Хочешь есть? А как же я? Я? Твоя идеальная форма, которую так обожествляешь? Ты травишь меня, забираешь то, что так доставляет удовольствие. Не лишай, не убивай это, не прикасайся. Опускаю руки, корзину ставлю на пол, отхожу к глянцевым обложкам и улыбчивым мордочкам на них, стекаю вниз, прижимая лоб к коленям. И плачу. Больно, резко что-то изнутри вырывает соленую воду из белков. Задыхаюсь от рева, понимая. Мелисса и я. Одинаковый пузырь с разным воздухом. Ее депрессия, так меня пугающая и изводящая – это моя анорексия, страстно мной любимая и оживленная в сознании идеальным нечто.
Любить или ненавидеть?
Побудь со мной. Укутай розовыми облаками.
Просто швырнуть все об стенку. Замереть. И ничего не делать. Не думать. Потеряться. Растеряться. Задохнуться. Слишком стало спокойно. Слишком тихо оно стучит. Наплевать на круги… Те, что обвивают существование людей. Звонок. Желанный так давно. И просто гудки. За два предложения. «Я занята». Уходи. Не хочу говорить. Хочу молчать, укутаться в тишину и внутри проесть все до последней голодной клетки. Склеить то, что потоком мысли пенится в мое опьянение. Какая-то прострация. Привкус кленового чая. Воздушное состояние не-души. Она схватила ладонями и душит нежностью уюта. Хорошо. И просто… лететь. Стоять. Покинуть. Мысли. Все покинуть. Вдавить в дальний угол шкафа и забыть. Как старые тетради. Она делает меня креативом, она пропитывает меня звездностью, небытием того, что было такими нереальным. Теперь я в ней.
Мне скручивает желудок, паникующее ощущение голода прорывается сквозь смазанные крепким кофе стенки желудка. Я боюсь встать и идти на кухню. Я боюсь еды и невозможности остановиться. Поэтому предпочитаю парализовать себя, отвлекаться и наслаждаться пустотой в животе. Это лучше, чем огромное, бешенное, сводящее с ума чувство вины после любой еды. Невыносимо трудно сдержать порыв слабости, оставаясь свободной от ощущения сытости...
Я постоянно боюсь. Когда ем - быть толстой и непривлекательной. Когда голодаю - смерти и слабости. Я объективно худая. Я объективно пугаюсь мысли о том, что скажут друзья, увидев меня на 20 килограмм меньше, легче и слабее?
Продолжать позиционировать анорексию как гламурное нечто, взявшее надо мной контроль - спасает, отвлекает от глупости. Хотя вся моя жизнь сейчас - пятно глупости. Жирное, растекшиеся и липкое. Я в своей замкнутой оболочке, пугающей и отталкивающей людей. В лучшем случае - игнорирование. В худшем - издёвка и зависть. Да. Они все еще завидуют. Порой мне льстит. И, кажется, ради таких моментов стоит продолжать голодать свое я до изнеможения и потери сознания. Но чего стоят эти жалкие подачки зависти? Моя психика кровоточит, выплевывая шипы анорексии и чего-то, что так трудно понять и определить. Причины. Это зовется так. И любой доктор в первую очередь будет искать их. Задавая тупые вопросы. Я запутаюсь в них. Потому что в ответах не будет логики. В анорексии вообще нет логики. Есть только это - заставляющее ей подчиняться. И я делаю это добровольно. Я хочу делать это. И я хочу, чтобы она делала это со мной. Вода, чтобы наполнить желудок хотя бы на несколько часов. И подавить причины поссорить с анорексией. Я просто ее люблю... Даже если однажды она остановит мое сердце.
Начав это однажды, втягиваешься. Просишь большую дозу. Голода. Терпения. Наслаждения. Не ешь. И хочется протянуть это, захлебнуться этим. Продолжать. Сливаться с этим. Я не знаю, не помню, что еда - это потребность. Я удавила это в своем сознании. Иногда они едят просто потому, что хочется вкусного. Забыто. Стерто из пластмассового представления. Расплавлено и разлито так неловко. Стравливаю голод чаем. От сахара посыпались угри. Сахара больше нет. Пересыпала его в запрещенные. Пустые. Просто ушла.
Сейчас мне хочется молчать. Быть одной. Упиваться собой.
Опять плевать на людей. Опять проявление сучности. Я не хочу улыбаться. Я не обязана. Я не хочу отвечать. Я не обязана.
Апельсиновый вкус во рту. Надо продолжать историю. Без бесполезной писанины. Она все равно не интересна никому. Это же обычные буквы. Выбитые клавиатурой под волю моих пальцев. Но я не помню, как начинала. И сложно поймать стиль. Анорексия говорит с тобой. И она такая разная, что... Не сплести в одно. Спать. Усталость. Беглость. Поглощение слабости и эйфории. Ты не можешь поднять зад, а счастлив до жопы. Потому что с ней очень уютно. Она всегда поймет. Это развлечение, которое понятно тебе одной. Кости, формы, кожа и прозрачность. Она вылизывает тебя, сосочками языка впитывает последние капли жизненно-кровянистых прожилок на органах. Чистота. Полярная ледяная пустота, заставляющая кутаться в зимнюю куртку летом. Кровь медленно разливается по капиллярам. Сердце устало дышит. Легкие сводит от слабости. Но это настоящее. Твое. Пропитанное удовольствием. Вернемся в Англию? Дожди. Снег. Школу. Начало. Ошибочное начало. Начало было еще до меня. Ведь говорят, это наследственно. Меня наследили. Пусть и века назад. Она просто так не уйдет. Если я не замкну это. Бесплодием. Или холодным взглядом на живую, согревающую страсть. Любовь. Любить я могу только ее. Она украла мое сердце. И пришила его к голоду.
Канада.
Женька и Данил вытащили меня и мои пальцы, сладко пахнувшие луком от очередной готовки веганского ужина, к Катюхе. Катюха за рулем очень напомнила Наташу - папину [будущую] жену. Только потом я поняла разницу. В квартире у них - иммигрировали всей семьей - русская обстановка. Почему "наш" дух так стремиться из чего-то нормального сделать полное говно, а? Ну там просто воняет Россией. Мы смотрели какой-то фильм под их дружное чавканье пиццы с кусочками ананасов. Я пила пиво и наслаждалась чуть голодным журчанием прелести идеала слабости веселья от нееды. Хотя мне заботливо был предложен и поставлен перед носом красный, с пухлыми и упругими плодами виноград. Так же заботливо он был съеден. Не мной. Катерина порывалась приготовить салат или что-нибудь - "ну хоть что-нибудь". "Что же ты ешь? Травку?"... Р-р-р-р, готовабыла схватить пивную бутылку и шарахнуть ее об пол. Почему люди думают, что веганы едят только травку? Мы что, лошади какие? "Я еще никогда не видела такой худой девушки. Никогда. В жизни". От таких слов по всему телу побежала легкая волна удовольствия, наслаждения, взрывного упоения. Спасибо, дорогая анорексия. Спасибо, что я могу слышать эти слова, кутаясь в них, пожирая их, как засахаренные до кристаллов ягоды, вместо сладкого винограда. Мне хорошо среди них, Кати, Кристины и Жени. Они намного крепче меня, хрустят креветками в томантом соусе, уставившись в телевизор, или измеряют свой обед человеческими порциями, а не игрушечной посудиной для куклы Барби. Девчонки бегают в спортзал и танцуют ночи напролет "для фигуры и души". Только я вижу в этом бесполезность. Жир с их тел не уплывает.
Что было потом, кошмар. Приехал какой-то Саша. Точнее не приехал, а просто в вразвалочку ввалился в Катюхину русскую избушку. В такие моменты мне стыдно до "пойти и убить себя на ближайшем мосту в ближайшую речку-говнотечку" за то, что я русская. Столько гонора, столько выпендрежа "да я, да то, да сё, да мне 24, да у меня два образования, да я имею, что хочу, да такой-растакой, туши, короче, свет, и граната не нужна". При этом видно, что человек глупый, ничего в жизни не добился, и вообще представляет из себя жирное и толстое "ничто". И так мне хотелось тусоваться? Об этом я вою, критикуя, что сижу над книжками и проектами в колледже 20 часов в сутки 7 дней в неделю, не имея друзей, и не дружа с ними? Это моя голубая мечта? А самое-самое-самое отвратительное, - девушки от него без ума! Устроили с этим Сашей целую Санта Барбару. Перессорились, перегрызлись, жуть. В итоге наш крутой парень забрал Данила и укатил трахать какую-то очередную русскую - убейте меня тапком. Забыл выключить мессенджер. Чем и воспользовалась Катя. И Женя. Устроили разборки с какой-то Любашей. Бывшей лучшей подругой. Бывшей она стала после того, как переспала с обожаемым Сашенькой. Катя просто ураган навела. Визжала, чуть ли не локти кусала, пока чатилась от имени героя-любовника. Думала, она от нервозного кручения на попе дырку в стуле просверлит. И столько девчачьих всплесков брызгало на монитор, разливаясь по всей комнате. Только мне это напомнило поросячьи вопли. Или я совсем отупела в плане "быть настоящей девушкой"? Для красочного завершения банкета-привета, она "типа" призналась собеседнице, что она - это она, а не Саша. Получила ласковое сообщение с не менее ласковым позиционированием себя как "сука", схватила трубку и устроила разбор полётов Любаше со словами нашей же народной крутости: "Да Оттава маленькая! Про тебя, шлюшку, все завтра знать будут, уж я постараюсь". Два пальца в розетку и вопрос от меня, кому это, черт возьми, интересно? Русским швабрам, которые трясутся над подобными Сашами и считают внимание от него чем-то типа подарка судьбы? И мне стало так неприятно за свою паршивую душонку, которая стремиться к знаниям и красивой жизни. Которая ценит совсем не такое.
В общем, с девчонками, конечно, хорошо. Но я не умею так эмоционально открывать рот и пищать над парнями. И парни мне такие далеко никуда и не вперлись. Вроде, мы в Канаде, но русские и сюда свою деревню привезли.
Уехали поздно. Я доготовила ужин, напилась чаю, пролистывая старенький выпуск Космо и сладко уснула, благодаря небеса, что все еще могу крепко видеть, чего достойна. И что моя планка намного выше. Как бы ни казалось окружающим. Даже если они покупают шмотки в Guess, когда я стараюсь экономить на всем-всем-всем, дожидаясь, что в моей жизни появится настоящий мужчина - желательно олигарх - заботливый и добрый, или не заботливый и не добрый, но богатый и умеющий ценить то, что я не ценю в "нашем" родимом русском духо-позоре.
Проснулась раньше всех. Последняя неделя в колледже. Полная собранность и легкая слабость анорексии, доставляющая невыносимое наслаждение. Вилкой ковырнула в сковородке, попробовав приготовленный ужин. На всякий случай, дабы исключить вероятность получения скалкой в лоб за то, что было отвратительно невкусно. Вкусно. Обалденно. Не зря я хочу стать шефом. Очень многие анорексики обожают кулинарить.
Начав это однажды, втягиваешься. Просишь большую дозу. Голода. Терпения. Наслаждения. Не ешь. И хочется протянуть это, захлебнуться этим. Продолжать. Сливаться с этим. Я не знаю, не помню, что еда - это потребность. Я удавила это в своем сознании. Иногда они едят просто потому, что хочется вкусного. Забыто. Стерто из пластмассового представления. Расплавлено и разлито так неловко. Стравливаю голод чаем. От сахара посыпались угри. Сахара больше нет. Пересыпала его в запрещенные. Пустые. Просто ушла.
Сейчас мне хочется молчать. Быть одной. Упиваться собой.
Опять плевать на людей. Опять проявление сучности. Я не хочу улыбаться. Я не обязана. Я не хочу отвечать. Я не обязана.
Апельсиновый вкус во рту. Надо продолжать историю. Без бесполезной писанины. Она все равно не интересна никому. Это же обычные буквы. Выбитые клавиатурой под волю моих пальцев. Но я не помню, как начинала. И сложно поймать стиль. Анорексия говорит с тобой. И она такая разная, что... Не сплести в одно. Спать. Усталость. Беглость. Поглощение слабости и эйфории. Ты не можешь поднять зад, а счастлив до жопы. Потому что с ней очень уютно. Она всегда поймет. Это развлечение, которое понятно тебе одной. Кости, формы, кожа и прозрачность. Она вылизывает тебя, сосочками языка впитывает последние капли жизненно-кровянистых прожилок на органах. Чистота. Полярная ледяная пустота, заставляющая кутаться в зимнюю куртку летом. Кровь медленно разливается по капиллярам. Сердце устало дышит. Легкие сводит от слабости. Но это настоящее. Твое. Пропитанное удовольствием. Вернемся в Англию? Дожди. Снег. Школу. Начало. Ошибочное начало. Начало было еще до меня. Ведь говорят, это наследственно. Меня наследили. Пусть и века назад. Она просто так не уйдет. Если я не замкну это. Бесплодием. Или холодным взглядом на живую, согревающую страсть. Любовь. Любить я могу только ее. Она украла мое сердце. И пришила его к голоду.
Канада.
Женька и Данил вытащили меня и мои пальцы, сладко пахнувшие луком от очередной готовки веганского ужина, к Катюхе. Катюха за рулем очень напомнила Наташу - папину [будущую] жену. Только потом я поняла разницу. В квартире у них - иммигрировали всей семьей - русская обстановка. Почему "наш" дух так стремиться из чего-то нормального сделать полное говно, а? Ну там просто воняет Россией. Мы смотрели какой-то фильм под их дружное чавканье пиццы с кусочками ананасов. Я пила пиво и наслаждалась чуть голодным журчанием прелести идеала слабости веселья от нееды. Хотя мне заботливо был предложен и поставлен перед носом красный, с пухлыми и упругими плодами виноград. Так же заботливо он был съеден. Не мной. Катерина порывалась приготовить салат или что-нибудь - "ну хоть что-нибудь". "Что же ты ешь? Травку?"... Р-р-р-р, готовабыла схватить пивную бутылку и шарахнуть ее об пол. Почему люди думают, что веганы едят только травку? Мы что, лошади какие? "Я еще никогда не видела такой худой девушки. Никогда. В жизни". От таких слов по всему телу побежала легкая волна удовольствия, наслаждения, взрывного упоения. Спасибо, дорогая анорексия. Спасибо, что я могу слышать эти слова, кутаясь в них, пожирая их, как засахаренные до кристаллов ягоды, вместо сладкого винограда. Мне хорошо среди них, Кати, Кристины и Жени. Они намного крепче меня, хрустят креветками в томантом соусе, уставившись в телевизор, или измеряют свой обед человеческими порциями, а не игрушечной посудиной для куклы Барби. Девчонки бегают в спортзал и танцуют ночи напролет "для фигуры и души". Только я вижу в этом бесполезность. Жир с их тел не уплывает.
Что было потом, кошмар. Приехал какой-то Саша. Точнее не приехал, а просто в вразвалочку ввалился в Катюхину русскую избушку. В такие моменты мне стыдно до "пойти и убить себя на ближайшем мосту в ближайшую речку-говнотечку" за то, что я русская. Столько гонора, столько выпендрежа "да я, да то, да сё, да мне 24, да у меня два образования, да я имею, что хочу, да такой-растакой, туши, короче, свет, и граната не нужна". При этом видно, что человек глупый, ничего в жизни не добился, и вообще представляет из себя жирное и толстое "ничто". И так мне хотелось тусоваться? Об этом я вою, критикуя, что сижу над книжками и проектами в колледже 20 часов в сутки 7 дней в неделю, не имея друзей, и не дружа с ними? Это моя голубая мечта? А самое-самое-самое отвратительное, - девушки от него без ума! Устроили с этим Сашей целую Санта Барбару. Перессорились, перегрызлись, жуть. В итоге наш крутой парень забрал Данила и укатил трахать какую-то очередную русскую - убейте меня тапком. Забыл выключить мессенджер. Чем и воспользовалась Катя. И Женя. Устроили разборки с какой-то Любашей. Бывшей лучшей подругой. Бывшей она стала после того, как переспала с обожаемым Сашенькой. Катя просто ураган навела. Визжала, чуть ли не локти кусала, пока чатилась от имени героя-любовника. Думала, она от нервозного кручения на попе дырку в стуле просверлит. И столько девчачьих всплесков брызгало на монитор, разливаясь по всей комнате. Только мне это напомнило поросячьи вопли. Или я совсем отупела в плане "быть настоящей девушкой"? Для красочного завершения банкета-привета, она "типа" призналась собеседнице, что она - это она, а не Саша. Получила ласковое сообщение с не менее ласковым позиционированием себя как "сука", схватила трубку и устроила разбор полётов Любаше со словами нашей же народной крутости: "Да Оттава маленькая! Про тебя, шлюшку, все завтра знать будут, уж я постараюсь". Два пальца в розетку и вопрос от меня, кому это, черт возьми, интересно? Русским швабрам, которые трясутся над подобными Сашами и считают внимание от него чем-то типа подарка судьбы? И мне стало так неприятно за свою паршивую душонку, которая стремиться к знаниям и красивой жизни. Которая ценит совсем не такое.
В общем, с девчонками, конечно, хорошо. Но я не умею так эмоционально открывать рот и пищать над парнями. И парни мне такие далеко никуда и не вперлись. Вроде, мы в Канаде, но русские и сюда свою деревню привезли.
Уехали поздно. Я доготовила ужин, напилась чаю, пролистывая старенький выпуск Космо и сладко уснула, благодаря небеса, что все еще могу крепко видеть, чего достойна. И что моя планка намного выше. Как бы ни казалось окружающим. Даже если они покупают шмотки в Guess, когда я стараюсь экономить на всем-всем-всем, дожидаясь, что в моей жизни появится настоящий мужчина - желательно олигарх - заботливый и добрый, или не заботливый и не добрый, но богатый и умеющий ценить то, что я не ценю в "нашем" родимом русском духо-позоре.
Проснулась раньше всех. Последняя неделя в колледже. Полная собранность и легкая слабость анорексии, доставляющая невыносимое наслаждение. Вилкой ковырнула в сковородке, попробовав приготовленный ужин. На всякий случай, дабы исключить вероятность получения скалкой в лоб за то, что было отвратительно невкусно. Вкусно. Обалденно. Не зря я хочу стать шефом. Очень многие анорексики обожают кулинарить.
Комментариев нет:
Отправить комментарий